Россия ему всегда была интересна. В своей весенне-летней коллекции «Принцесса Лукреция» 1994 года Джон Галья­но вспомнил о моде русской эмиграции 1930-х. Просмот­рел сотни кинофильмов, нашел редкие фотографии русского высшего обще­ства в Париже и Нью-Йорке... Одну из последних коллекций он тоже творил с оглядкой на Россию, но уже на другую, коммунистическую. «Тут не только СССР, — улыбается Гальяно, — тут еще Китай эпохи Мао. Я смешал в одно воен­ную форму, произведения искусства, всю мощь государства и подавленные ав­торитарным режимом эмоции. В итоге получились сильные образы. Вдохнов­ляет ведь не только красота. Вдохновляет и все, что ей противостоит. Нужно только не бояться видеть эстетику в том, что внушает ужас. Промышленность, механизация, индустриальный бум соединились в русской литературе, музы­ке и живописи с чем-то фантастическим. Вспомните хотя бы вашего писателя Платонова».

Нынешний год для Гальяно знаковый — пришла пора подводить ито­ги. Промежуточные, разумеется. Ровно десять лет назад, в 1997 году, Джон Гальяно получил место креативного директора в Доме Dior. Одни сочли это оскорблением памяти месье Диора, а дру­гие предрекали, что новый дизайнер сво­им иконоборчеством распугает консерва­тивных клиентов бренда.

Прошло десять лет, и цифры говорят громче ворчливых невежд. Джон Галья­но разрабатывает линии Haute Couture и Pret-a-porter, контролирует процесс про­изводства духов, сумок и других аксессуа­ров. В итоге доходы Дома выросли с $200 миллионов в 1996 году до $765 миллионов в 2006-м. И все же, несмотря на коммерчес­кий успех, в рядах ценителей французской моды до сих пор остаются недовольные. Понятно, что на месте креативного ди­ректора в Доме имени великого дизайнера любой будет обречен на вечные сравнения с непревзойденным отцом-основателем, даже если последний уже несколько деся­тилетий пребывает в вечности. И на пер­вый взгляд кажется, что Кристиан Диор и Джон Гальяно совсем разные.

Другой великий, Пьер Карден, сотруд­ничавший с Домом Christian Dior с 1946 по 1954 год, не далее как в 2005 году заявил, что произведения Гальяно «не мода, а маскарад». «В та­ких туфлях и шляпах просто некуда пойти. Представьте что вы пришли на званый ужин, вам понадобится три стула, чтобы разместиться - возмущался он. Однако Карден, видимо, не понял сути коллекций. На показах для Dior Галья­но действительно представляет не просто одежду. Он создает целый эскапистский мир грез, осколки которого пользуются спросом и хорошо распродаются. Между прочим, сам месье Диор не раз порывался куда-нибудь сбежать. Как-то, говоря об аро­матах, он вдруг посерьезнел и сказал: «Ду­хи — это открытая дверь в закрытый мир».

Так ли они непохожи в самом деле, эти два гиганта моды? Оба сумели уйти от той судьбы, которая была им уготована по происхождению, оба наделены невероят­ным талантом, оба сумели наладить ог­ромный и прибыльный бизнес в области моды и аксессуаров, отважившись плыть против течения.

Возмущенные люди, с негодованием кричавшие в 1997 году об угрозе, которую Гальяно представляет традиционным цен­ностям Дома Christian Dior, судили, навер­ное, лишь по фотографиям самого Диора. Вышколенный и элегантный, он появлял­ся в свете исключительно в костюме. Не­доброжелатели Гальяно полагают, что в те далекие времена, когда Кристиан Диор на­чинал, он уже был «классиком при жизни». Мало кто помнит сегодня, что в костюмах и галстуках тогда на работу ходил любой мужчина, за исключением разве что шах­теров и дворников.

Джон Гальяно тоже, когда требует об­становка, способен одеться «как положе­но». Но это всего лишь дань традиции. Часть его работы — игра на публику, в луч­шем смысле этого слова. И он производит неизменный фурор, появляясь в образе Джина Келли, полупирата, полутореадо­ра. Согласитесь, странно бы он выглядел в скромном костюмчике на фоне своих грандиозных произведений, выйдя к зри­телям после показа. Он, как и Кристиан Диор, — человек своего времени и не соби­рается изменять себе.

Те, кто настаивает на незыблемости за­ветов Кристиана Диора, забывают, что когда-то он сам произвел такую же рево­люцию, как и его преемник.

Знаменитый New Look рождался пос­ле войны, ровно 60 лет назад, в 1947-м, когда материала не хватало даже для по­шива одежды рабочим. Наблюдая за тем, как расточительные дизайнеры щедро пускают десяток метров ткани на созда­ние одного эффектного платья, журна­листы отнюдь не безмолвствовали и все порывались усмирить растратчиков. Кульминацией общественного возмуще­ния стала потасовка на рынке Les Halles, где проходила рекламная фотосессия коллекции Corolle (по названию люби­мого Диором сорта роз). Тогда на моделей с кулаками набросились разъяренные продавщицы.

Молодые парижанки успели привык­нуть к узким костюмам и платьям военно­го времени, какие еще в тридцатые вдох­новенно творила Эльза Скьяпарелли. В длинных, цветочных «новых образах» они задыхались. Впрочем, не только па­рижанки. Вся остальная Европа уже на­училась довольствоваться малым и извле­кать из этого пользу. Юные девы середи­ны 1940-х на какой-нибудь дискотеке 1970-х ничем бы не выделялись из толпы в корот­ких шортиках и блузках без рукавов. Поэ­тому диоровская пышность полюбилась не многим и не сразу. Однако после того, как Рита Хейворт на премьеру кинокарти­ны «Тильда» пришла в платье от Dior, ве­тер переменился и имя Кристиана Диора загремело на весь мир.

Он попал в моду почти случайно. В конце 1920-х годов открыл художест­венную галерею, в которой выставлял та­ких авангардистов, как Сальвадор Дали, Пабло Пикассо и Жорж Брак. Их девиз «Искусство должно выбивать зрителя из колеи» стал творческим кредо будущего дизайнера.

В 1950-е Диор уже пожинал плоды рас­цвета собственного Дома, но не забывал заветов старых мастеров и по-прежнему «выбивал из колеи». Революцию он устра­ивал буквально на ровном месте. Один из своих костюмов, какие обычно выбирают клиенты среднего возраста, Диор неожи­данно назвал «Жан-Поль Сартр» в честь философа - экзистенциалиста, которого ка­толики сожгли бы на костре, будь у них та­кая возможность. Одного названия было достаточно, чтобы костюм никто не ку­пил. Мировая мода в то время к подобной смелости готова не была.

Как и Джон Гальяно чуть позже, Крис­тиан Диор принадлежал к скандальной тусовке, не боялся эпатажа и открыто заявлял о сво­ей гомосексуальности.

Когда в 1997 году я спро­сил у Гальяно, каково жилось гею в суровом ра­бочем районе Лондона, он переспросил: «Каково? Пока был совсем малень­ким, жил как все. А вот в школе меня, мягко скажем, не понимали. Но зла я не держу. Наверное, именно тог­да я научился уходить в собственный ска­зочный мир. Только в школе искусств, куда я поступил после, все изменилось: я чувс­твовал себя как рыба в воде и не испыты­вал никаких комплексов по поводу своей ориентации».

Наверняка молодой Диор переживал то же самое, вырвавшись из своего провин­циального окружения и очутившись на ле­вом берегу Сены в 1920-х.

«В 1950-х Кристиану Диору было еще да­леко до классика, — выносит свой вердикт глава концерна LVMH Бернар Арно. — Это сегодня Диор — человек из хрестоматии. А тогда он был настоящим революционе­ром. И производил такой же фурор, какой теперь производит Джон. Гальяно так же невероятно талантлив. Поэтому 10 лет на­зад мой выбор пал именно на него».

Стоит ли удивляться сегодня, что, осва­ивая новые рынки, нынешний глава Дома Christian Dior часто приезжает в страну, которая вот уже много лет служит ему ис­точником вдохновения: «Россия всегда меня завораживала. Помимо смешных сте­реотипов в ней есть и величие, и монар­хическая традиция, и революционная ро­мантика». Похоже, он хорошо знает, какой Россия была и сто, и десять лет назад.

- А что же новая Россия для вас?

- Эта страна — огромный клубок проти­воречий, она самодостаточна, в ней ничего не стоит затеряться. Мне нравится, что здесь столько людей, что здесь есть место и роскоши, и китчу. Здесь мимо вечных ре­ликвий мчатся безумно дорогие машины.

Это столкновение контрастов делает Рос­сию неповторимой. Она как Грета Гарбо: внешне суровая, отчужденная, а внутри таинственная и нежная. Сейчас пришло ее время. Время ее «Нового Образа», ее New Look, если хотите».